Жизнь Анджелы изменилась незначительно. После двухнедельного отпуска в связи со смертью Изи она вернулась на работу. По вечерам возвращалась домой, читала книги, кормила кота, принимала душ и ложилась спать. Проснувшись, пила кофе, одевалась в привычные брюки и пиджак, снова шла на работу и повторяла раз за разом цикл, начавшийся с момента начала службы.

Хотя кого она обманывала? Жизнь изменилась настолько сильно, что порой Анджела не понимала, почему никто этого не заметил. Почти каждое дело приходилось стараться не смотреть на недоуменную или испуганную душу, пока она не исчезала с места преступления. Взгляды незнакомцев все чаще отдавали ярким сиянием, выдававших в них с головой полукровок, а каждую ночь сны прерывались красочными кошмарами о том, что могло случиться и что никогда не произойдет.

Заточенные в тисках ангелы. Лицо демона, искаженное в усмешке. Женщина — или мужчина, все-таки? — в потрепанной временем одежде, держащая в руках бутылку виски и качающая головой, словно ее кто-то сильно разочаровал. Поднимающийся горячий ветер, медленно появляющийся оранжево-серый цвет на небе и лишенные верхней части черепа создания, которые прогуливались по улицам города, словно это был их дом родной. А затем появлялся он. Анджела не смогла в их первую встречу разглядеть лица за пеленой слез от запаха серы, но голос... О, голос она бы узнала всегда и везде, даже будучи старушкой лет восьмидесяти в маразме. После него отголоски ощущений, что кто-то перемешивает ее кишки и растягивает до невозможности кожу оставались на весь день, а тело само бросалось собирать вещи для бегства. Анджела останавливала себя не раз и не два посреди комнаты с футболкой или документами в руках и каждый раз обреченно вздыхала, возвращая вещи на место.

Константин был прав: жизнь со знанием об Аде и Рае не стоила того, чтобы к ней стремиться. Женщина не жалела о том, что ввязалась во все это — в конце концов, теперь душа ее сестры пребывала там, где и должна была — но не раз и не два в голове появлялась мысль, что это все чересчур. Она бы с удовольствием сдала бы все воспоминания кому-нибудь на хранение, пока не настало бы лучшее время, но...

По крайней мере, теперь Анджела прекрасно понимала, почему у Джона Константина такой сволочной характер. Когда пытаешься сохранить рассудок, на любезности не хватает обычно ни сил, ни времени. Не в ее стиле, конечно, но она могла увидеть причины. Возможно, ей просто хотелось их видеть. В конце концов, он спас Изи из Ада. Значит, должно быть внутри что-то хорошее, верно?

Спустя двадцать минут после стояния под дверью квартиры, где обитало Его Величество, Анджела обреченно вздохнула. Если бы она не знала Константина, то подумала бы, что это его особо извращенный способ профилактики хорошего отношения к самому себе. Но за недолгий срок их знакомства женщина убедилась в том, что Джон любит только трех людей: себя, себя и того парня в зеркале. И еще Джона Константина, конечно. Но это в лучшие моменты своей жизни.

«Надо было взять у него номер телефона. Вытащить клещами, если бы это потребовалось», — подумала Анджела и постучала в очередной раз. Ей повезло, что соседей на этом этаже не водилось, иначе чья-то полицейская тушка давно оказалась бы в местном отделении. И даже значок бы не спас. Попытки вторгнуться в чужую квартиру выглядели слишком странно.

На последнем стуке бесконечные запасы терпения начали, наконец, иссякать. Возможно, женщина и была католиком, однако это не придавало ей автоматически все качества святых. Ничто человеческое не являлось ей чуждым, и сейчас это человеческое хотело оказаться дома, принять ванну и накормить кота. Даже без выходок Константина день выдался тяжелый.

— Ладно, Джон, сам будешь искать книги, — пробурчала Анджела.

Она кинула на дверь прощальный взгляд и потянулась за брошенной на пол сумкой. Она могла подождать еще две минуты. Ладно, три. И не больше. Вопреки представлениям отдельно взятой группы людей, вокруг хозяина квартиры жизнь Анджелы не вертелась.

Стар, как сама жизнь. Если серьезно, года так два назад написанный. Более раннего не нашел.

Девушка испуганно вздрогнула и тут же опустила взгляд. У неё в ладонях кусочек жизни, теплый и согревающий, горит и светит, чуть теплится, переворачивается и смотрит так доверчиво, так мягко и открыто, совсем как… младенец, только пришедший в этот грубый, но прекрасный мир. Она словно не замечает его. Или это чудо внутри сокрыто? Мужчина хмурится, не от злости или чего похожего, просто силится понять, что не так сделал и как подойти к зверьку очаровательному, доброму, но пугливому и осторожному. Как показать, что друг он, не враг. И никогда уже врагом не станет, ибо иначе себе уже не простит. Смог преодолеть гордость, но не прогнал высокомерие и официальность, чуждые лесу. Надо быть… проще? Да. Но как? Он привык по-другому, его воспитывали так. Иначе было лишь однажды, но война не признает титулов, она беспощадна ко всем, перед её лицом, как и перед лицом смерти, рядовой и генерал равны.

Дабы не пугать больше и о себе позаботится, осторожно опустился на колкую солому. Всполошил немного, поерзал, но через минуту-другую успокоился, втянул аромат трав и выдохнул, искренне улыбнувшись. Перистый ветерок, игриво перелетая с угла в угол, строил рожицы и скакал, совсем как неугомонный мальчишка. Свет же, снисходительность на себя натянув, с важным видом работает, да глазом одним за ветром-братом приглядывает, в жилые дома стучится следом, радуя люд простой, по его указке живущий.  Просто, легко на душе. И в тоже время как-то скованно.

- Я… она была так близко. Снова. Слишком близко, словно насмехаясь, заглянула в глаза, да одарив самоуверенной усмешкой вечной победительницы, скрылась, - слова вырвались наружу, прихватив оттяпанные куски души, души мудрой, но не умеющей прощать себя. Чужие промахи, чужие ошибки принимает как данность, свои не отпускает. Слишком странное описание смерти, даже не уточнил. Знает, что собеседница поймет? Надеется на это? Или просто отпустил себя хоть на мгновенье, позволил говорить открыто о своих сомнениях, слабостях и тревогах? –  Был напуган. Я не хотел умирать. Я хотел жить. Очень.

Прикрыл ладонями усталое осунувшееся лицо. Говорить открыто. Говорить от души не так просто. Особенно таким, как он – молчаливым, скрытным, подозрительным. Ему трудно доверится, слишком часто он видел предательства, слишком часто слышал ложь и откровенную лесть. Человеческая тьма окутала его, маленького забитого мальчишку, вечно пытающемуся кому-то что-то доказать. Но это осталось где-то позади. Здесь, вдали от интриг и власти, было так спокойно и умиротворенно. Глубоко и жадно вдыхая эту свежесть, он собирался с силами, чтобы закончить свою маленькую исповедь.

- И я знал, что меня ждали. Есть люди, которые во мне нуждаются, и в которых я нуждаюсь. Но больше всего, но сильней всего было эгоистичное желание жить несмотря ни на что. И… - запнулся, ком в горле. Сглотнул, открыл лицо и, отпустив все, улыбнулся. – Мне дали еще один шанс. Еще один. Спасибо, что спасли. Я действительно хочу как-то отплатить. Помочь чем-то. Не от того, что не люблю в долгу оставаться, хотя это так отчасти, а потому что чувствую непреодолимое желание выразить ту благодарность, что поселилась в сердце. Но я не нахожу слов. Да и слова мне кажутся слишком мелкими и нелепыми по сравнению с этим чувством. Я хочу, но не знаю как. Простите.

Шепчет, потом резко повышает голос, а потом снова шепчет. Чудак, не иначе. Доброта коснулась его нахмуренного напряженного лица, ласково провела ладонью по потной холодной щеке и, нежно улыбнувшись, растворилась в необъятном мире.