Редкими обрывками времени, когда Красный Робин находился у себя в комнате в башне Титанов и лежал ногами к Средиземному морю - видеозапись со звуковым сопровождением на весь газовый экран и регулярно обновляемые освежители воздуха с запахом морской соли позволяют на миг поверить спросонья, что это по-настоящему - он тихо думал о том, что ему нравилось то, чем он занимается. Что каждое задание могло стать для него последним, что хоть как-то информация о злодеях спасала жизни, что его шрамы - это пустяки, красный всегда уходил, люди оставались и возвращались к своим любимым, не суть, что именно нужно вырвать из себя Робу, чтобы они жили, что семья, что гражданские, что все на свете, а на себя как-то плевать, ему и так неплохо. Что жизнь - это, конечно, какая-то злая шутка, что все окружающее - какой-то дикий кровавый пир богов, но к богам он относился - и относится - со всей скептичностью атеиста: сначала был человек. Потом ему нужны были объяснения и вера. Так появились боги. А нынешние твари, все же, далеки от концепции всезнающего всеотца и тех, кто по его образу и подобию слеплен. За кару небесную, впрочем, сойти могут - если очень постараться. В любом случае, если бы можно было что-то поменять, он бы постарался дать выжить тем, кого потерял. Не больше. Он бы все равно пошел на эту поганую работу - и работал бы в поганом Готэме. Это жизнь.
Иногда все оборачивалось иначе.
Бэтпещера черная. В ней темно и уютно для всех, кому режет свет солнца глаза - Тиму, по легендам и шушуканиям Юных Титанов, резал, иначе почему без маски он таскает очки? Черный просто поселился в нем слишком глубоко. Еще гробы черные. И трупы - особенно обугленные. А еще плащ Тима черный. Это - груз его ответственности. Все те мертвецы, что опадают крыльями за его плечами. Плащ колышется на ветру, но Тимоти слышит шепот мертвецов. Они пишут черным по красному. Они завершают. Они выдалбливают, выцарапывают свои имена на обратной стороне обглоданных костей третьего сына Бэтмена - и выжимают все светлое, выдавливают все счастливое. Как дементоры, но существуют. Быть волшебником в нашем жестоком мире сложно - особенно когда ты не волшебник, а обычный засранец с посохом.
Вообще-то черный - это отсутствие цвета. Спектр цветов начинается с черного, это не цвет, от него спектр идет к белому - смеси всех цветов. Спектр Тима Дрейка начинается с красного, идет в черный - а после скатывается по пизде. Вот такая вот теория искусств для готэмских разбитых душ.
А черный - это не цвет.
Красный отступает, оседает в ранах и затвердевает, превращается в уродливую багряную корку, надорвешь - и польется красный, но сейчас его побеждает черный. Внутри все выжжено в совершенно чистый черный. Черный - отсутствие цвета, так что внутри попросту - попусту - ничего нет. Раньше Тим мог остаться в поместье или уползти в свой театр, лежать в одиночестве на диване и смотреть в одну точку, пока не чувствовал, что кризис миновал, что голова снова работает в штатном режиме. Но нет. Теперь он возвращался домой. И это, кажется, первый кризис внутренний при Коннере. Сначала всегда идет красный - с постепенным отмиранием, высыханием. Красная осень сменяется холодной безжизненностью зимы, тропики - пустыней. Дрейк идет к своему экватору, чтобы вновь пересечь, вновь уйти он убивающих песков в успокаивающие льды одного из полюсов. Тим в пустыне - жестокий и мрачный, а потому сознательно ограничивающий контакты. Надо просто пережить эмоциональный всплеск, а после продолжить работу так, как делал это всегда - поддерживая других и раздавая себя в надежде, что еще есть, что раздавать - все такое черное, что легкие сжимаются. Теперь, конечно, не выйдет. Теперь в темной - черной - комнате он не один. И правда не знает, чего ему хочется больше - удушиться от нежности или удушить. Не нежностью. Пальцами. Какая-то тупая и холодная рациональность в голове говорит, что это невозможно и нежелательно. У Тима в глазах сплошной черный. И кровь в его венах черная - проклятая, проклинаемая. И корка от красного тоже черная. Спектр ушел. Спектра нет. Цвета нет.
Черный - это отсутствие цвета.
Тимоти Джексон Дрейк никогда не хотел жалости. Он считал жалость чувством слабым. Вероятно, поэтому он его регулярно вызывал. Его жалели за тяжелую судьбу, за потери, за все, что вообще могло жалость вызывать. Красный мог быть причиной для жалости. Черный вызывал страх и отторжение. Черный был не свободной волей, а полной вымотанностью эмоциональной, Тимбо не создан для подобных ударов, они для него смертельные, а каждому фениксу нужно время, чтобы воспарить из пепла. Черный ужасал Брюса, потому что он понимал - это его вина. Он взял Тима - и разрушил его еще сильнее, оставил еще более изломанным, чем тот после смерти матери был. Черный восхищал Аль Гула, потому что черный - цвет убийц и мертвецов. Черный - цвет плаща Бэтмена, цвет Готэма. В тени плаща очень просто затеряться, он тяжелый, утягивающий, высасывающий. Именно поэтому Тим его никогда не примет.
Но черный был уже внутри.
В черный не проникает свет, черный собирает его на горизонте событий и рассеивает - с холодной усмешкой и полным осознанием того, что все пошло совсем не по плану. Что так нельзя. Но иначе не выйдет, правильно? Правильно. Черный приходит вместе с попыткой успокоить, скользит в прикрываемых глазах, скатывается с ресниц отсутствием слез и горячим выдохом. Слез у Тимоти Джексона Дрейка-Уэйна не осталось. А вот демонов пруд пруди. В черный не проникает свет, поэтому в глаза у Робина нет ни былого задора, ни искорки жизни - он заживо мертв, заживо похоронен под своими перьями, задохнулся своим пеплом, бесшумно скончался, давясь огнем и кровью.
От обещания быть рядом Тим вздрагивает и прижимается крепче. Вернее, делал бы так, если бы вокруг не было столько черного. Принятие. Принятие завершилось. Он слушает, рефлекторно продолжая сжимать чужую футболку. Слушает, слышит, не принимает. Ему нужен план, ему нужен алгоритм, без плана действовать нельзя, это глупо, опасно и контрпродуктивно. Он должен мочь, потому что это его долг - нести свой черный, терпеть свой красный. Иначе он вовсе ни на что не годится. Коннеру незачем чужой груз. Он создан для другого. Он создан ломать здания, светить людям, поддерживать человечество или низвергнуть его в пучину. Наверняка черную. Перед Кон-Элом масса дорог. Перед Тимом одна. Черный ждет по ту сторону. Черный скребется у ног и колет пальцы, вытряхивает и выворачивает легкие, заставляет сипло выдыхать в чужую шею и прикрывать глаза, чтобы черный был везде. Черное не делят, черное получают в процессе жизни. Черное не делят, только принимают с посмертным хрипом и затихающим пульсом, со стекленеющими глазами и выдохом из черных легких. С черным в уголках глаз. Черный в уголках уголька. В черном нет жизни, только смерть. В черном нет жизни, только монстры, демоны, зубоскалы, которые не кусают за бочок, они выгрызают тебе все, что могут заменить собой. Кошмары - это не самое страшное. Кошмары можно побороть касанием и теплыми словами. Черный не сдается, ведь там нечему сдаваться. Черный может только отступить, задремать, заледенеть на Полюсе. Чем ближе к внутреннему экватору, тем больше черного. Планета Тима Дрейка очень неправильная, там живут теплые воспоминания лишь у очагов льда, где могут застыть, остаться недвижимыми, запомниться. Чем ближе к теплу, тем больше красного. Самое теплое создание - его большое персональное солнце. Но оно обычно далеко от черного. Летает в небе, не знает грешных забот. Сейчас оно слишком близко и слишком неправильно говорит. Совсем не то. Иссушает оставшееся, омертвляет имеющееся, топит ледяные шапки.
Как научить тому, чего не умеешь? Как научить бороться с тем, что, по сути, пустота? Чужие поцелуи обжигают, а не успокаивают, оставляют черную сажу на коже. Тимми правда любит Коннера, но его звезда такая горячая, что убивает своей добротой и яркостью. Внутри что-то щелкает - кажется, выключатель. Все внутри поглощает черный. Тимоти отстраняется аккуратно и тихо, коротким движением заваливает на спину и седлает не бедра, а живот, упирается ладонями в грудную клетку и рассматривает сверху-вниз, на боль почти не обращая внимания, мертвым нет дела до боли. В темноте его глаза кажутся абсолютно черными. Очень точная иллюзия.
- Скажи мне, Коннер. Ты знаешь, с чем тебе предстоит справляться? - говорит учтиво, размеренно, словно доносит очевидные истины, что и делает, жестоко вбивая черным простую мысль, что никого ты, Коннер Кент, не спасешь, - я отвечу. Нет. Ты не знаешь, - неприятно, но что поделать, дерьмо случается, черный заставляет слабо усмехнуться и едва заметно сощуриться, продолжение очевидно, - я скажу за тебя. "Так расскажи мне". Хорошо, - его голос ужасающе ровный, спокойный, леденящий, Тим словно надевает прохладные перчатки - черные - и забирается в чужую грудную клетку с желанием все там перелопатить, - с чего ты хочешь начать? С того момента, когда из-за меня умерли мои родители? - вклинивает черный между чужих ребер, пронзает легкие, заставляет смотреть себе в глаза и не отрываться, смотрит взглядом не испуганной и забитой птицы, а голодного питона, увидевшего кролика, демоны Тима Дрейка никогда не были так близко к его коже, к его воздуху, никогда не позволяли себе таких откровенных проявлений, но раз Кон хочет, то зачем же ему красный, красный - цвет еще живых, а говорим мы о мертвецах, - или хочешь обсудить то, что я занял место мертвого Робина, а потому полностью отдаю себе отчет в том, что могу умереть на любом повороте? - нет покоя грешникам, нет счастья Готэму, Тим находится в Портленде, но пахнет родным ему и его внутренним гончим местом, со свистом выдыхает, приподнимая практически незаметно брови, словно проводит собеседование или вежливо улыбается на интервью, - или ты хочешь начать с чего-то более позднего? Не стесняйся. Спрашивай. Больнее-то мне не будет, - потому что боль существует. Даже если совсем капельку. В черном нет ничего. Последние слова шелестят в темноте совсем тихо, но ведь суперслух всегда делает свое слово, поэтому слушай.
Поэтому спрашивай, конечно. Разве же от вопросов убудет оттуда, где и так ничегошеньки нет?